В реанимации я провела сутки в полном забытье не меняя позы. В сознание пришла однажды и затем уже утром следующего дня. Удивилась, что не хочу есть.
Медсестра дала свой телефон позвонить мужу. Правда о родах все близкие узнали еще накануне благодаря справочной.
После завтрака меня перевели в послеродовое, где мы и встретились с сыном. Сутки оба беспробудно спали. Оба учились заново жить. Оба в памперсах. У обоих по-новому работал кишечник.
Я осваивала искусство маленьких шагов буквально: встать с кровати, доползти до кулера, сходить в туалет. Миссия дня – полежать на животе. Со шрамом от кесарева та еще задачка.
На послеродовом я провела 11 или 12 дней. С ребенком было все отлично, но со мной не очень. Антибиотики, анализы, уколы… Что за аномалия была с внутриматочным воспалением и кто за нее ответил, я не знаю до сих пор.
В канун 8 марта я вышла из палаты. Докторам дарили тюльпаны. В коридоре сидели интерны – статные красивые мужчины. От них пахло югом, романтикой, красотой, флиртом. У меня навернулись слезы.
Плакала женская часть внутри меня, которая все еще истекала кровью. Болел шрам от кесарева. Болели вены на руках и зад от уколов. Я едва могла расправить спину. Засаленная голова. Никакой былой легкости, игривости, огня в глазах. Чувство юмора я оставила еще на дородовом. Доверие к институту родовспоможения – в родилке.
Теперь я массировала грудь не для утех, а для лактации. И паззл кормящей богоматери нифига не встраивался во всеобщую картину «еб твою мать», когда трое недавно прокесаренных в палате вставали на уколы и анализы.
Впрочем, за неделю в послеродовом ни одной порхающей после родов барышни я не увидела. У каждой была своя боль. Каждая, как могла, зализывала раны.
«Ты умрешь как женщина и родишься как мать», — оказывается было об этом. Теперь ты понимаешь это отчетливее.
Говоря «ты» я, конечно, имею в виду «я». Но иногда говорить в третьем лице проще. Так часто бывает в терапии. Кажется, что так меньше болит…
Но проходит время и однажды ты встаешь с кровати чуть легче. Держишь спину прямее, а голову выше. Ходишь быстрее. Отеки спадают. Снова можно носить кольца и узкие сапоги.
Возвращаются привычная стать и женственный подъем ноги. Шрам еще кровоточит, но уже не обездвиживает. Ты снова можешь двигаться, действовать, злиться, задавать вопросы, включать критическое мышление. На это появляется энергия.
Укладываешь сына. Смываешь в душе кровоподтеки. Смягчаешь руки кремом. И впервые смотришь на себя не в больничное зеркало, а в окно. Хотя пока до конца не понятно, кого именно там видишь.
Женщину, которая вышла из дома зимой за блинами, а вернулась весной с сыном на руках и шрамом на теле. Какой? Фиг его знает. Это пока только предстоит узнать.
Зачем? Чтобы стать живой. Снова жить. Любить. Заботиться о себе и своих мужчинах. Умножать жизнь в себе. Чтобы жизнь продолжалась…
— Чем же все это окончится? — Будет апрель.
— Будет апрель, вы уверены? — Да, я уверен.
Я уже слышал, и слух этот мною проверен,
будто бы в роще сегодня звенела свирель.
— Что же из этого следует? — Следует жить,
шить сарафаны и легкие платья из ситца.
— Вы полагаете, все это будет носиться?
— Я полагаю, что все это следует шить.
Юрий Левитанский «Диалог у новогодней елки»
Полный список постов доступен на странице Беременный психолог | Дневник беременности или по хэштегу #беременныйпсихолог_legkoblog в Instargam или ВКонтакте.
