

В перинатальный центр Алмазова на сроке 37 недель мы ехали втроем: я, муж и схватки. Не спеша поднимались в гору мимо церкви Дмитрия Солунского. Мимоходом снимала цветущую сакуру. Успеть пока цветет, не надеясь выйти из роддома скоро.
Датчик глюкозы в плече в режиме rial time передавал данные на смартфон. На животе мехенди. На шее обереги. В сумке иконы. Интегративный подход. Все, что поддерживает, берем.
По ближайшему затмению в Скорпионе астрологи пророчили мне пробуждение животного, инстинктивного начала, завершение кармических программ, возвращение в старую реальность. Перепрожить опыт, закрыть прошлые истории, присвоить свою силу.
«Дык, это ж психотерапия», – подумала я. – «Такое событие явно стоит отметить. Отметить, в гугл календаре».
В приемном покое гадали, то ли воды, то ли не воды. Осматривали бережно, деликатно. Шейка рожать была не готова от слова совсем. Схватки, завидев КТГ и вовсе стихли. Раскрытия не было. Но тест показал – воды. Значит без вариантов – в родилку!
«Со швом после кесарева у нас рожают как без рубца», – сказала в приемном Татьяна Валерьевна Батракова. С одной стороны, это давало шанс на естественные роды. С другой, у тела не было памяти рожать. Значит, будет как в первый раз. Вероятно, долго и ново.
Пока оформлялись от папы пришло смс: «Еду в Донецк к родителям». Обоим около 80. У деда онкология. У бабушки давление. Поедет под обстрелами через границу. Но у меня граница сейчас своя. Там, где жизнь пестуют и спасают. Об остальном я решаю подумать позже.
Другой путь
Муж отбывает домой. Пока я иду за одним ребенком, он в сад за другим. Партнерские роды, где у каждого своя задача.
По пути в родилку вспоминаю Хайдеггера: «Малое расстояние — еще не близость. Большое расстояние — еще не даль».
Поднимаюсь в лифте наверх. Один, два, три, четыре пять… В просторной палате, залитой светом, много воздуха. Окна до потолка. Вид на таун-хаусы из красного кирпича, где каждая квартира стоит как крыло самолета. Исчезающая Европа в России Балабанова образца 2022 года. Ветер гонит клочья облаков сахарной ватой прямо в глаза. И если отрегулировать кровать-трансформер, кажется, нас с сыном баюкает в пентхаусе мироздания.Этого ребенка с первых дней окружают красивые, тонкие энергии. В противовес первым аскетичным родам, полным преодоления и борьбы, здесь преобладают комфорт, неброская роскошь, красота, размеренность, поддержка и деликатность.
«Да ты эстет», – сказала я. – «Столько красивых врачей тебя встречают при входе в мир. Словно не роддом, а лобби пятизвездочного отеля». И, кажется, не зря мы на двоих смастерили диабет беременных, чтобы наблюдаться по науке и здесь рожать (пост «Диабет беременных. Психологические причины ГСД и психосоматика») Удивительно, но по квоте ОМС без оплаченных контрактов и «нужных» людей я чувствовала себя здесь абсолютно своей.
Однако первые сутки в «пентхаусе отеля» делала все кроме того, что дОлжно. Ела, спала, созерцала, снимала селфи, гнала от себя чувство вины. Но похоже рожать пока было не время. Время определять стратегию и многократно говорить о предыстории первых родов: преэклампсия, реанимация, стационар, воды, стимуляция без раскрытия, экстренное кесарево, хориоамнионит. Подробная история есть тут. Как в психотерапии, перезаписывать прошлый опыт. Сцеживать эмоции по капле, оставляя сухие факты с теми, кто не осудит. Чтобы больше не болело. Отпустить, чтобы идти в новый опыт налегке.
«Порожать сама готова?» – спросила Лариса Ивановна Николайшвили, зав родовым отделением. Ясность и деликатность. Словами через рот мы обсуждаем, что, как, когда, зачем. На этот раз я не безвольный объект, а полноправный участник процесса. Моего процесса. Мне это нравится.
«Анамнез хороший, можно и порожать», – говорю. Мы решаем ждать.
Воды подтекали, но шейка все не раскрывалась. Схватки, то набирали силу, то снова стихали. Казалось, меня зовут в проект, я вкладываюсь по полной, но инициативная группа сливается. Раз за разом, раз за разом… Разочарование. Досада. Злость. Слезы тщетности и бессилия.
Этот человек явно не торопился. В отличие от первых родов по армейскому уставу, где было много страха, подавления и преодоления, здесь на удивление много размеренности, спокойствия, поддержки. Принципиально другой путь. История, которую мы с ребенком писали оба. Две судьбы сходились в одной точке, где я только проводник потока. Не исказить, не сломать не излить вместе с водами младенца. Дать проявиться уникальности судьбы. Через сопричастность получить свои инициации. Расшириться до нового опыта. Быть им затронутой.
Прыжок в небе
В части физики все было понятно, а психики? «Чего еще не хватало этим родам? Кто во мне сопротивлялся раскрытию?» – размышляла я.
Оказалось, раскрываться навстречу жизни через боль. Пропускать еще большие объемы витальной энергии в мир. Не зажимать ее в себе, не блокировать. Принимать жизнь и боль как часть одного процесса. И еще. Очевидно, малыш окопался в зоне комфорта. Вылезать из плаценты ему было трудно. Мне тоже. Как и признать, что старый мир безвозвратно умирает. Нужно его покидать, каким бы комфортным и безопасным сейчас он ни был.
«Большой водный пузырь, который пока еще поддерживают искусственно. Но счет идет на часы. Он уже утекает по капле», – думала я, вглядываясь в солнце и таун-хаусы за окном.
Размышления прервала вошедшая в зал Лариса Ивановна: «Помучаю немного. Будем плодные оболочки разводить».
Проход оказался верным и дело пошло. Воды стали отходить. Схватки нарастать. Я понимала, что ночью наверняка пойду в роды. Астрологи не обманули. Мне предстоял путь инициации, раскрытия самости, присвоения собственной силы.
Вторые роды – опыт сугубо личный. Без посторонних рук и глаз. Одиночный прыжок в небе. Я умела дышать. Знала, как себе помогать: фитбол, песни, теплый душ. В плейлисте играли мантры, молитвы, русские народные мотивы. Проживать схватки под «Мы пойдем по полю с конем», песни ДДТ или «Кукушку» Цоя вполне посильная задача, если помогать себе телом, делом и звуком.
Шейка стала раскрываться. Схватки нарастать. Приложение сообщало, что пора выдвигаться в роддом. Хотя бы этого уже не требовалось. Правда теперь, на сухую проживать схватки стало больнее. Поддерживало одно – это та боль, которая гарантированно пройдет! Еще 30 секунд, 20, 10… Выдох…
На втором куплете четвертой песни вошла новая бригада. Звук, уууу, плавно спускавшийся вниз живота, прервал Филипп Андреевич Овсянников: «А чего вы стонете? Прям так уж больно?» Стали смотреть раскрытие. «А ну тут еще и рубец на матке», – постановил он, брезгливо отвернулся и вышел.
Кто рычать не умеет, стаю свою не найдет. Семь минут между схватками достаточно для главного. Попросить вернуться, записать имена новой бригады, свериться со стратегией на ночь и пояснить: «Не в потугах, не значит, что не больно». Ну и не библиотека все-таки. За стеной и не такое услышишь.
На ночь дали Атаракс. Сказали, отрубит боль, но вырубило только меня. Так я обрела суперсилу спать между схватками по семь минут и вовремя отодвигать таз с блевотиной, чтобы не ударить в грязь лицом. Температура. Тошнота. Теплый душ. Боль, которая, казалось, никуда не ведет. Пару раз просила, чтобы что-то вкололи. Кололи, но это что-то не помогало. К утру я сказала: «Все. Давайте завершать». За ночь я сделала хорошее раскрытие, но на рассвете схватки снова слились не прощаясь.
Оставаться живыми
Солнце не встает над роженицей дважды. Было ясно что к обеду я как-нибудь да рожу. Сильные мужские руки вкололи эпидуральную анестезию. На десерт подали окситоцин. К обеду нужное раскрытие случилось, но потуг не было. Рожать было попросту нечем. В то же время безводный период окончательно истек. Со слезами сожаления и облегчения я согласилась на кесарево. И уже в операционной выяснили, что родам мешал первый, несостоятельный рубец.
Как в лучшем кармическом ресторане я получила не только то, о чем просила, но и все что было нужно: опыт проживания боли, смирения, силы, бессилия и принятия.
«Все сделали, что могли. Ты ни в чем не виновата!» – подбадривали меня врачи, отправляя на операцию. Опыт поддержки, сострадания, деликатного сопровождения, уважения человеческого достоинства.
Лариса Ивановна вместе с акушеркой (Степанова) сделали все четко. Через 40 минут я уже целовала сына. 2860 кг, 52 см, 8/9 по Апгар.
«Третьи роды теперь только кесарево», – заключили врачи. Я многозначительно промолчала.
Шов на матке – боевая рана первых родов заявил о себе. Раны и шрамы… Сколько раз мы работаем с ними в расстановках и терапии. Принимая свои ограничения, учимся оставаться живыми. Шрамы с нами навсегда. Но это не значит, что с ними теперь не жить.
Наши психика и тело мудрее беспокойного ума. Смастерить ГСД с жесткой диетой. Не пустить нас с малышом в потуги. Я испытывала много благодарности за мудрость телу. Про себя задавала вопросы истории, которая сослагательного наклонения не терпит. Если бы малыш был больше, а шов в беременность не выдержал? Если бы потуги, и он не выдержал бы там?
Мозг умный, но хитрый. Тело тупое, но честное. Оно всегда за нас!
Дальше предстоял процесс реабилитации в палате интенсивной терапии. Снова температура, высокое давление – дебют преэклампсии. Левая нога после эпидуралки отказывалась ходить. Но ничто так не мотивирует встать, как ненавистный уретральный катетер, который хочешь скорее снять. Там же я научилась спать сидя, что очень выручало в первые месяцы материнства. Уже утром меня перевели ниже этажом в послеродовое отделение. С небес на грешную землю. О родах напоминали кресло каталка, сорочка небесного цвета и белые компрессионные чулки в кровоподтеках. Для съемок в фильме ужасов не хватало только большого разделочного ножа.
В соседней палате орали дети. В нашей палате на двоих царили покой и тишина. Две мамы и один ребенок. Мой. Малыш моей соседки был в детской реанимации выше этажом. Ничто не зло, ни эпидуралка, ни окситоцин, ни кесарево, если выходишь из роддома на своих двоих со здоровым и живым ребенком.
Вглядываясь в солнце
Дальше были приливы молока со всеми вытекающими, недосып и десятки анализов. У сына заподозрили нетипичное расположение артерии в кишечнике. На УЗИ и рентген согласилась, не раздумывая. Спускаемся в лифте на первый этаж. Четыре, три, два, один… Кабинет с пультом управления, стекло в стене, за ним аппаратура – «большой адронный коллайдер».
«Давно какали», – спрашивает врач.
«Я или он?» Занавес.
У кабинета УЗИ душу слезы. Пытаюсь завязать морским узлом гормоны пока за железобетонной дверью визжит мой пятидневный малыш. Боковое зрение выхватывает в коридоре детей с ДЦП и зарубежное оборудование. Листаю ленту новостей: «Компания Siemens уходит из России». Она уходит, а мы нет…
Опасения не подтвердились. Я выдыхаю. Мы снова возвращаемся наверх в островок послеродового гнездования и зыбкой нормальности, чтобы в лучах заката под звон колоколов кормить сына. В хрупкий мир милосердия и профессионализма. Добро милосердно, а зло нет. Оказывается, все так очевидно и просто.
По мере сил разбираю сообщения в смартфоне. Кто-то пишет: «Ты герой!». Кто-то: «Почему родила «не сама»?» Кто-то отмечает, что сын маловато весит. А я нехотя готовлюсь к выписке и гадаю, к чему нас теперь готовит жизнь? В какой мир я привела человека? Хочется верить, что самое страшное «зло» – ворчание персонала из-за тяжелых сумок в родилке. Но, к сожалению, уже отошли воды.
Плаценту и пуповинную кровь в день выписки я оставила наверху, в родилке. Забрала обереги. На первом этаже ждал супруг. Фото и видео получились на удивление красивыми.
Вместе с Ярославом мы вышли в мир, вглядываясь в солнце. Количество веснушек на моем лице превысило месячную норму осадков. Сакура предсказуемо отцвела, зато на деревьях распустились листья. После холодной весны в город пришло долгожданное лето.
«Ты как птичка Феникс», – сказала напоследок Лариса Ивановна, привратник жизни и смерти высшей категории.
«Все мы сейчас немного птицы Феникс», – подумала я и еще пристальней вгляделась в небо.