В пятницу вечером мы с коллегами-психологами сидели на полу в учебном зале института и разглядывали открытки. В ближайшие два дня нам простояло изучать субличности. Первый большой семинар второго курса в новом учебном году.
Если в двух словах, то субличности это некие грани нашей личности, которые присутствуют в подсознании для решения схожих задач, исполнения тех или иных ролей (Ленивое Я, Контролер, Перфекционист, внутренний Критик и т.д.). Самые распространенные из них — те, что связаны с нашими социальными (семейными или профессиональными) ролями, например, хорошая дочь, плохая мать, высококлассный профессионал и т. д.
Из всего многообразия произведений российской живописи, разложенных веером открыток на полу, мы выбирали свои. Те, чьи персонажи нам интуитивно нравились и не нравились, чтобы затем обсудить их в группах.
Мне сразу не понравилась открытка с упитанным монахом в длинной черной рясе. Пожелтевшая и как будто бы искусственно состаренная. После изнуряющей рабочей недели в пятницу вечером она казалась мне особенно раздражающей. Развалившийся с приоткрытыми глазами в кресле монах, то ли обожравшийся, то ли пьяный, то ли вовсе бесноватый, производил на меня удручающее впечатление. Его образ вызывал много негодования и осуждения. Фигура была мне явно неприятна, если не сказать, противна.
Рассказывая об этом персонаже в группе, я много говорила про служение, религию и бренность бытия. Возмущалась, как можно есть и спать, когда может быть именно в эту самую минуту люди стоят буквально на пороге его церкви, просят о помощи, нуждаются в утешении…
Утром следующего дня, выспавшись и плотно поев, я снова пришла на занятия. И о чудо, при взгляде на ту же самую открытку мои эмоции уже не были такими бурными, а монах не казался таким противным. Скорее уставшим. При свете нового дня еды на картине в избытке уже не было, а людей, просящих о помощи и подавно. Их я достроила в своем воображении сама. Как и многое-многое другое.
То, что еще накануне вечером было про религию и высокие материи, утром оказалось про мои же собственные примитивно-обывательские потребности поесть и поспать. А еще про то, что в этом раздражающем образе для меня звучал явный сигнал позаботиться о себе. Сделать остановку, побыть в тишине. Поставить на паузу вереницу просящих. Обратиться к тому в чем нуждаюсь сейчас именно я.
То, что было про монаха, оказалось про меня. Про ту самую субличность, внутреннюю часть эгоистичной тунеядки и обжоры, которую я не принимала и игнорировала.
Это упражнение, а также весь последующий семинар научили меня простой и вместе с тем глубокой истине: все, что мы видим в других есть в нас. И если что-то в окружающих особенно неприятно, значит с высокой долей вероятности мы отрицаем это в себе. И скорее всего именно там кроется для нас ресурс.
«Этот человек мне не нравится. Мне надо узнать его поближе», – как раз об этом.
Конечно, палитра человеческих взаимоотношений гораздо шире этой заезженной в книгах популярной психологии истины. И если хочется чего-то более научного и фундаментального, есть книга Дональда Калшеда «Внутренний мир травмы». Автор долго и основательно повествует о том, что такое даймоническая часть. Как она, к примеру, проявляется в наших кошмарах в виде пугающих образов. И как она на уровне подсознания, защищая нас, в разных ситуациях вынуждает выбирать одну и ту же модель поведения.
Об этом я размышляла неделю спустя во время просмотра фильма «Монах и бес». Трагикомедия Николая Досталя, далекая от «Острова» Павла Лунгина, но при этом не менее ценная. Она еще раз напомнила о том, что у каждого из нас есть бесы. Даже у святых. И помимо того, что они нас искушают, проверяют на чистоту помыслов, заставляют делать ужасающие и странные вещи, они же нас и оберегают. От боли, страданий, повторения трагичных событий прошлого. Пусть даже своим, порой странным способом.
И да, фильм я смотрела в обнимку с гамбургером, запивая его из двухлитровой бутылки колы. На всякий случай, чтобы все субличности были сыты и довольны, и ни монах, ни бес, не казались слишком уж неприглядными.
